Я родилась в поселке Бобрики — будущем Сталиногорске-Новомосковске. Родители работали на Химкомбинате. К 1941 году нас в семье было 5 детей. Младшей не исполнилось еще годика, когда началась война. Как об этом объявляли — не помню. Наверное, по радио услышали…

Жили мы недалеко от Сталиногорской ГРЭС в домах барачного типа. Их возвели как временное жилье одновременно со строительством станции. Дом был деревянный, с длинным коридором, на 25 семей — одна кухня. Но жили все соседи очень дружно, хорошо общались, никто не ссорился. В комнатах были печки, топили дровами. Родители все время на работе, быт на нас — подростках. Так что к «энергетике» — самостоятельной растопке, уборке золы — была приучена с юности.

А потом начались дни оккупации. В доме не было света — станцию ведь взорвали. Грелись от маленькой комнатной печки, на ней же готовили еду. Это были самые страшные дни моей жизни, поэтому, наверное, память стёрла все подробности… Остались только ощущения — постоянный страх и голод…

И так, отдельные картинки: вот папа приходит усталый с работы, а мама плачет и говорит, что нечем было кормить грудную малышку, и та умерла… Он сколачивает маленький гробик, санок нет, он на руках выносит гробик из комнаты… За ту зиму от голода умерли и две другие мои сестренки, выжили двое старших. Хлеба практически не было, готовили мерзлую картошку и даже варили очистки от неё.

Когда город освободили, мне было 14 лет. Нас в школе стали учить обращаться с оружием — мы разбирали и собирали винтовки, все — и парни, и девушки — учились стрелять. А в 1943 году многих старшеклассников, в том числе и меня, направили восстанавливать ГРЭС.

Помню, первые дни, когда я уходила на смену, всегда плакала — немцев хоть и отогнали, но время от времени случались налеты, улицы бомбили. И вот — иду я в темноте на ночную смену, думаю «сейчас попадет в меня осколок, так я тут и останусь на улице», и плачу. Но родителям никогда вида не показывала, все мысли при себе держала.

Мы, 15-летние девчонки, расчищали разрушенные цеха, выносили куски железобетона, вывороченные взрывами. В цехах было холодно — многие окна просто наскоро заделали деревянными щитами. Людей не хватало, отработав смену — а это 12 часов! — нередко оставались на вторую. Но работали мы все как одна семья. Был невероятный подъем настроения, слова «все для Победы!» были не лозунгом, а внутренним искренним убеждением. И этот настрой заглушал всё — голод, холод.

Помню свой стандартный обед — 2 картошки и кипяток с куском сахара. Но никто не жаловался, даже когда просили остаться на вторую смену, сомнений не возникало, голод не останавливал. А на мою первую зарплату мы на рынке купили целую буханку хлеба — помню, что продавший её дядечка (наверняка, спекулянт) доставал украдкой, из-под ватника. Зато дома был настоящий праздник — мы ели и радовались, что это настоящий, вкусный хлеб из муки!

На станции я постепенно освоилась, училась у старых мастеров. В 1945 году работала машинистом в турбинном цехе. В ночь с 8 на 9 мая была моя дежурная смена. И вот примерно в полночь, в цехе зазвонил телефон (он находился в звукоизоляционной кабине, я увидела, что загорелась специальная лампочка). Снимаю трубку и слышу радостный мужской голос: «Война кончилась!!!». Не помня себя, я выскочила на середину цеха и начала кружиться и махать руками, подпрыгивать и всем говорила, кричала: «Победа! Победа! Война кончилась!»

На нашей станции я проработала 44 года машинистом-обходчиком циркуляционных насосов в турбинном цехе. Здесь же познакомилась с будущим мужем, он потом работал на заводе. Вместе мы вырастили двоих сыновей и дочку. Сейчас у меня трое внуков и 5 правнуков.

Всю жизнь окружающие звали меня Полиной: имя хоть и редкое, но привычнее чем Пелагея. И правнуков назвали необычно: София, Стефания, Арсений, Есения и Аксения. Они живут в Москве, но ко мне часто приезжают. Я считаю себя очень счастливой и всем молодым всегда говорю — любите жизнь, цените друг друга и радуйтесь всему — ведь главное, что мы живем в мире!